Предыдущее | Оглавление | Дальше

ОТ РЕДАКТОРА

    Исследование Т. Б. Щепанской органически вписывается в обширный круг публикаций последних десятилетий, связанных со стремлением постичь природу символа и его роль в культуре. И вместе с тем оно весьма необычно. Если исследования культурологов, социальных психологов, семиотикой и этнографов, когда речь идет о массовых формах культуры, обычно не выходят за пределы архаической традиции, то Т. Б. Щепанская отважно обратилась к современности и, более того, к наиболее быстро обновляющемуся слою современности — молодежной субкультуре. Ее влекли при этом не только жгучая актуальность проблем, которых пришлось коснуться, но и более основательные теоретические соображения. Дело в том, что полевые материалы, накопленные этнографами в XIX—XX вв., при всей их ценности, к сожалению, далеко не всегда отвечают на те вопросы, которые нам хотелось бы им задать. Они собирались с определенной целью и всем существом своим связаны с определенным пониманием задач и функций этнографии как науки. Между тем всеобъемлющее размывание архаической традиционной культуры русской деревни, которое происходило с конца 20-х гг. нашего века, поставило исследователей перед необходимостью реконструировать ее систему по сохранившимся фрагментам (иной раз сохранившимся только в памяти) и то часто в редуцированном виде. Все это тоже важно и нужно, но существенно ограничивает как описательные, так и теоретические возможности исследователей.
    Наши этнографы в 30—40-е и особенно в 60— 80-е гг. постоянно искали не только методы исследования, адекватные современности, но и способы более или менее четко очертить поле своих изысканий. Их сопровождали при этом как частые поражения, так и редкие победы. Причины этого требуют специального обсуждения. Сейчас мы видим, что исследовательские статьи того времени да и монографии тоже часто превращались в конъюнктурные журналистские очерки или, в лучшем случае, в социологические исследования, почти не оставившие своего следа в том, что собственно должно называться этнографией. Это не столько вина тогдашней этнографии, сколько ее беда. Многие возникавшие в те годы вопросы так и остались без ответа. Этнографические исследования современности, появляющиеся в наше время, заняты совершенно иными проблемами. Но и на их фоне книга Т. Б. Щепанской отличается особой свежестью, новизной и убедительностью.
   Выбор темы исследования был тем более оправдан, что в силу многих причин, обсуждать которые здесь мы не имеем возможности, современная молодежная субкультура во многих странах мира, в том числе и в нашей стране, формировалась в процессе отчуждения молодежи не только от многих форм и стереотипов, но и от самого образа жизни так называемых “взрослых”, т. е. более старших возрастных слоев, уже переживших процесс обретения социального статуса в современном весьма непростом мире. В 70—80-е гг. в нашей стране эта проблема обрела невиданную до сих пор остроту в связи с резко усилившимся неприятием значительной частью молодежи официальных идей постсталинистского брежневского времени и социальных отношении, которые ей навязывались с детского сада, школы и до ПТУ и вузов. На молодежи с особой силой сказался переживавшийся страной политический, экономический и нравственный кризис. Однако трещина, порожденная кризисом, прошла не только между “отцами” и “детьми”, но и между отдельными слоями “отцов” и “детей”, лишив и тех, и других провозглашавшегося единства. В конце 50-х—начале 60-х гг. сформировалось поколение “детей оттепели”. С ним связаны так называемая “молодая поэзия” тех лет, новомировская литература, “самиздат”, “тамиздат”, диссидентство в его здешнем и зарубежном вариантах, объединившие людей разных возрастов, и другие формы и виды инакомыслия и внутреннего сопротивления. В 80-е гг. это поколение в своей массе оказалось “отцами”, и к ним примкнули молодые диссиденты первой половины 80-х гг. Однако значительная часть молодежи не всегда знала обо всем этом либо тоже отторгала и эти явления как порождение все того же мира “взрослых”.
   Неоднородность как “отцов”, так и “детей” не, всегда учитывается автором. Вероятно, это связано с материалом, которым оперирует исследовательница, и в значительной степени отражает особенность мироощущения героев книги. Мы призываем читателей признать эту данность.
   Можно предсказать, что читатели будут ожидать от Т. Б. Щепанской всестороннего описания и анализа молодежной субкультуры и ее носителей. Но автор вовсе не ставила перед собой такой задачи. Она сосредоточилась на изучении символики молодежных сообществ, имеющей для этнографии особенный интерес и играющей важнейшую роль в механизме их самоорганизации. Материал, собранный Т. Б. Щепанской, во многом уникален и вместе с тем обилен. Появлявшиеся в последние годы в нашей печати статьи социологов и журналистов мало чем могут дополнить сказанное автором.
   Несмотря на специфическую этнографическую или, шире, культурологическую направленность книги, невозможно преувеличить и ее социально-политическую ценность. Историкам, социологам и философам еще предстоит написать историю инакомыслия в нашей стране во второй половине века. Существенной частью этой истории окажется бытовое инакомыслие послевоенных поколений молодежи, в том числе и молодежи, формировавшейся в годы, непосредственно предшествовавшие перестройке. Исследование Т. Б. Щепанской и тогда окажется нужным и содержательным во многих отношениях.
   Известно, что конец 80-х—начало 90-х гг. породили новые и необычные явления. Удручающе “равнодушная”, как казалось, к политике молодежь, или по крайней мере какая-то часть ее, вдруг заняла свое место в августовских событиях 1991 г. Как это можно понять и как надо оценивать? Ответов на эти вопросы пока нет. Возможно, их прояснит будущее. Однако уже и сейчас можно сказать, что тот, кто будет доискиваться ответов на эти вопросы, не сможет обойти книгу Т. Б. Щепанской.
   Материалы, собранные Т. Б. Щепанской, касаются прежде всего Ленинграда и Москвы 1986—1989 гг. Будущим исследователям предстоит еще выяснить, как обстояло дело в те же годы в других городах и регионах страны, что здесь специфически ленинградского или московского и в какой мере здесь действовали сходные закономерности (что вполне вероятно). Весьма интересен вопрос и о возможности сопоставительного изучения молодежных сообществ, входивших в “Систему” у нас, и молодежных движений 50—80-х гг. в Западной Европе и Америке, включая и близкие нам страны бывшего “социалистического лагеря”. То и другое — дело будущего.
   И наконец, последнее. Необычность проделанного Т. Б. Щепанской состоит еще и в том, что она смело применяла такой старый и вместе с тем такой новый для наших дней метод “включенного наблюдения”. Когда задумывалась и начиналась ее работа, она сама была в возрасте, близком к молодежи, о которой идет речь и которую она наблюдала. В Систему и разные входившие в нее сообщества она была принята как своя и наблюдала ее одновременно и изнутри, и извне, вооруженная этнографическим образованием и современными социологическими идеями. Это очень важно, потому что среда, в которую она с легкостью проникала, была в известной мере замкнутой для посторонних ушей и глаз. Доверие было основным условием обретения достоверных фактов и их истолкования самими Системными. Человеческие ценности, которые утверждались (и, надо сказать, подчас самоотверженно утверждались) Системой в противовес ложной официальной идеологии с ее агрессивностью, безапелляционностью и квазиклассовым “подходом”, не могли не вызвать симпатии исследовательницы. В этой среде искренне провозглашались идеалы любви, человеколюбия, откровенности, простоты и духовности. Прямое вживание в среду, которая подлежала исследованию, обеспечивало одновременно и темпераментную заинтересованность, и объективность в процессе сбора первичного материала и при дальнейшем разностороннем его анализе.
   Книга Т. Б. Щепанской не всегда читается легко. Однако мы можем рекомендовать читателям преодолеть подобные трудности — усилия наверняка окупятся.

К. В. Чистов



Предыдущее | Оглавление | Дальше


Реклама:


Hosted by uCoz