1. Введение. Процесс исследования как символическая интеракция
Это эссе представляет собой методологические основания (и, в некотором смысле, исследовательскую идеологию) работы одного семинара, участники которого на протяжении последних четырех лет занимаются этнографическим изучением молодежных субкультур в Санкт-Петербурге. Некоторые из проблем, возникших в ходе этой работы - прежде всего, те, которые связаны со сбором и интерпретацией полевых данных - достаточно традиционны, и обсуждаются в многочисленных учебных пособиях и профессиональной периодике. Другие, однако, связаны с той стороной исследовательского процесса, которая до самого последнего времени лежала вне поля зрения методологов. Речь идет о практике письма, произведения текстов, которые, в самом непосредственном смысле, и составляют результат работы ученого.
Связь традиций академического письма с функционированием институтов современной науки неоднократно обсуждалась (два самые известные, вероятно, примера - "Слова и вещи" Мишеля Фуко, и "Homo Academicus" Пьера Бурдье). Применительно к антропологии, наибольший резонанс вызвали работы Фабиана "Время и Другой: Конструирование антропологией своего объекта" и Клиффорда и Маркуса "Написать культуру", в которых рассматриваются философские аспекты этнографической работы (Fabian, 1983; Clifford & Marcus, 1988).
Но, по крайней мере, до середины 80-х, эта дискуссия вращалась лишь вокруг вопроса "Как это делается?", но не вокруг "Как это нужно делать?". Появление примерно десятилетие назад нескольких книг известного американского этнографа Гарри Уолкотта едва ли не впервые изменили это положение вещей (Walkott, 1992, и, особенно, Walkott, 1995; Ellis and Bochner, 1996). Так, в упоминавшихся выше работах Фабиана, Клиффорда и Маркуса критиковалась практика объектно-субъектного противопоставления и "невидимости" автора, заложенной в структуре традиционных академических текстов. Однако, лишь в середине 90-х стали появляться работы, создатели которых брали на себя смелость предлагать, как эта структура может быть изменена в целях достижения большей рефлексивности. Некоторые совершенно неожиданные предложения связывали надежды на это с заменой однолинейных повествований многолинейным электронным гипертекстом, имеющим произвольное количество авторов и эволюционирующим со временем (Howard, 1998; Landow, 1998).
Однако, несмотря на популярность темы этнографического письма и этнографической риторики, бесчисленные руководства по проведению социальных исследований по-прежнему заканчиваются на анализе данных, а не на их преобразовании в публикуемые или произносимые тексты.
Между тем, в этой работе отстаивается тезис о том, что представление данных является не менее важной частью исследовательской работы, чем их получение. Более того, есть основания утверждать, что именно на этой стадии изучения культуры возникают наиболее серьезные проблемы. Мы вернемся к этому утверждению, кратко рассмотрев некоторые определения культуры и структуру процесса ее познания.
В известной статье, опубликованной почти полвека назад, Кребер и Клакхон проанализировали около 200 насчитанных ими определений слова "культура" (Kroeber and Kluckhorn, 1952). С тех пор их количество выросло, должно быть, по меньшей мере в два раза - никто не решился повторить ту же работу в 90-х годах. Некоторое время спустя известный антрополог Гарольд Конклин разделили все эти дефиниции на две группы - на те, которые объявляли культуру "абстракцией поведения", и те, которые провозглашали ее "абстракцией для поведения" (Keesing and Keesing, 1971). Первые предполагают, что "культура" - это слово, используемое для обозначения того, чем поведение членов данной группы отличается от поведения членов других групп, это аналитический конструкт, изобретаемый исследователем. Вторые, напротив, видят в культуре совокупность тех ментальных структур, с помощью которых сами носители этих отличий организуют свое поведение. Таким образом, если первое определение помещает "культуру" в голову этнографа, то второе отводит ей место в голове его информантов.
В конечном счете, возобладала точка зрения американского антрополога Клиффорда Гирца, который в своей знаменитой работе "Интерпретации культуры" объявил это различение обманчивым (Гирц, 1997). Гирц считал, что культура является символической системой, по своей природе объединяющей свойства как "модели поведения", так и "модели для поведения" (models of and for behavior). С помощью культуры люди интерпретируют реальность и организуют свои действия. Так, понятие "брака", являющееся одним из наиболее важных символов нашей культуры, обозначает некоторую разновидность отношений между мужчиной и женщиной. Наблюдая такое поведение внутри какой-то пары, знакомый с нашими обычаями наблюдатель может заключить, что имеет дело с супругами. В этом смысле, понятие "брак" - абстракция поведения множества пар. С другой стороны, оно заключает в себе целую программу действий, и двое, решившие стать мужем и женой, вынуждены подчиняться этой программе, чтобы быть признанными в этом качестве другими.
Задача антрополога - писал Гирц - состоит в том, чтобы, наблюдая за поведением представителей какой-то другой культуры, обнаружить ту символическую систему, которой они пользовались, планируя свои действия. То, что наблюдает этнограф среди аборигенов, или то, что видит социолог среди членов собственного общества - этот текст, который должен быть прочтен. Как литературный критик анализирует художественное произведение, представитель социальных наук стремится увидеть за развертывающейся на его глазах общественной жизнью мотивы ее творцов и совокупность выразительных средств, которые и есть "культура".
С этой точки зрения, процесс исследования - это коммуникация между носителями культуры и теми, кто что-то узнает о ней из отчетов антрополога. Эта коммуникация осуществляется через исследователя, играющего роль посредника. Роль посредника состоит в том, чтобы конвертировать тексты, принадлежащие изучаемому сообществу, в тексты, понятные его собственному. (Напомним, что понятие "текста" здесь используется предельно расширительно, и включает, например, поведение носителей культуры, спровоцированное этнографом в какой-то экспериментальной ситуации). Таким образом, исследователь здесь пытается играть параллельно две роли - роль невежды, и роль эксперта, причем первую - по отношению к изучаемому сообществу, а вторую - по отношению к своему.
Выше уже обсуждалось то, что почти все книги по методологии обсуждают сложности, возникающие при исполнении первой из ролей. Исполнение второй молчаливо считается само собой разумеющимся и непроблематичным. Чтобы проиллюстрировать, до какой степени это не так, достаточно привести один пример. Компетентный носитель языка, который может говорить на нем без всяких осложнений. Он/а даже может обучить ему кого-то еще, находясь с ним в длительном личном контакте. Что остается невозможным - это написать учебник, по которому мог бы научиться незнакомец. Собственная компетентность является недостаточным условием для исполнения роли эксперта (Философские аспекты лингвистической компетентности обсуждаются в Rey, 1997). Поскольку обычно исследователи культуры общаются с потребителями результатов своего труда только через писанные тексты, для них неспособность изложить то, что они узнали, пользуясь письменной речью, обозначает полное профессиональное бессилие.
Написание любого этнографического текста опирается на несколько важных решений, которые принимаются исследователем чаще всего неосознанно. Далее обсуждаются три взаимосвязанных ситуации выбора, перед которыми стоит каждый, кто пытается описать культуру:
выбор предполагаемого практического применения
выбор модели изучаемой символической системы
выбор повествовательной структуры.
Первый пункт обозначает тот факт, что любой текст пишется в расчете на некоторое прикладное использование. Так, выводы, сделанные в нем, могут быть аргументами в текущей политической дискуссии, и большая часть книг о молодежной субкультуре, писавшихся в СССР эпоху перестройки, задумывались как доводы в спорах о том, как должны взаимодействовать государственные структуры с неформальными молодежными объединениями. Другой вариант практического применения этнографического текста, и связанная с ним другая целевая аудитория - те, кто хотел бы (или вынужден) существовать в соответствии с нормами определенного сообщества, и хотел бы использовать их с максимальными выгодами для себя. Исследование может быть посвящено, например, оптимальной стратегии презентации себя при знакомстве - и одна из наиболее известных книг 20 века по социологии посвящена именно этой теме (Goffman, 1959).
Немецкий социальный философ Юрген Хабермас, опираясь на критерии практического применения, выделил три течения внутри науки - или вернее, три разные вида деятельности, которые мы, довольно произвольно, объединяем под названием "науки". Они формируются вокруг трех различных интересов - интереса к господству (все естественные науки, и вдохновленные позитивизмом движения в социальных науках), интереса к пониманию (герменевтические науки) и интереса к самореализации и освобождению (к их числу наследник Франкфуртской школы Хабермас относил марксизм и психоанализ). К этому можно прибавить только то, что разница между исходными интенциями отражается не только в исследовательских практиках и теоретических конструкциях, но и в
Второй пункт указывает на то, что любое описание символической системы неизбежно опирается на некоторую модель этой системы. Так, те, кто исследовал субкультуры, долгое время стремились обнаружить в каждой из них нечто вроде кодекса - списка норм, следование которым отличает ее членов ото всех остальных. Кодекс был той моделью, которая лежала как в основе организации полевой работы (исследователь искал нормы, и описывал реальность в терминах норм) и составления отчета о ней. Эта модель оказалась совершенно неудовлетворительной сразу по нескольким взаимосвязанным причинам. Во-первых, слишком очевидно было, что субкультуру нельзя свести ни к какому конечному списку норм, и что те ментальные структуры, в которых она запечатлена, позволяют действовать правильно - в соответствии с духом сообщества - в бесконечном множестве заранее не регламентированных ситуаций (Cicourel, 1974). Обычно структуры такого рода описываются термином "грамматика", поскольку они, как правила, регулирующие речевое поведение, позволяют знающему их строить бесконечное множество правильных предложений. Глупо было бы изучать язык, пытаясь составить каталог всех возможных фраз, и то же самое можно сказать про попытку составить исчерпывающий список норм данного сообщества. Во-вторых, модель кодекса наталкивалась на второе препятствие - она не обладала эмической значимостью, то есть, не имела соответствий в опыте информантов. Это порождало чисто методические сложности, поскольку делало крайне спорным применение любых процедур исследования, основанных на самоотчетах. Члены субкультуры, к которым исследователи обращались с вопросами, не могли представить требуемого списка норм, даже если очень стремились это сделать, поскольку в их сознании не существовало ничего подобного. В дальнейшем, попытка строить более адекватные модели символических систем обычно основывались на предположении, что чем более адекватна модель, тем большей эмической значимостью она будет обладать, и тем легче будет трансформировать тексты первого рода в тексты второго рода. В идеале, желательно было бы получить такую модель, которая вообще не требовала бы участия посредника-этнографа, поскольку основанные на ней тексты были бы в равной степени очевидны для обеих культур. В продолжении этого эссе рассматриваются некоторые направления этих поисков. Наконец, избираемая повествовательная структура тесно связана с двумя предыдущими аспектами. В действительности, способы организации текста, описывающего культуру, являются отражением ее моделей, и несовершенство вторых отражается в неудовлетворительности первых. В результате, все этнографы находятся в той же ситуации, что и те носители языка, которые не могут сесть за стол и написать, что же они знают. Культурная компетентность остается вещью, о которой мало что можно сказать - потому, что мы не умеем толком о ней говорить (Keesing, 1972). Пример, приводимый чаще всего, и уже упоминавшийся выше - грамматические структуры, описать которые до сих пор не удается. Хотя утверждения, что культурный опыт, социальные взаимодействия, и даже личность организованы грамматически, делаются повсеместно, в описании этих объектов никому пока не удалось уйти от несравненно более примитивных категорий "свойств" и "типов" (Harre, 1989).
Похоже, что дальнейший прогресс социальных наук будет связан не с использованием более продвинутых средств сбора данных, а с введением новых моделей символических систем и процессов мышления, и развитием повествовательных структур, релевантных этим моделям. Заметим, что аналогичную ситуацию можно было наблюдать и в прошлом. На протяжении всего двадцатого столетия социология, психология и антропология подвергались мощному воздействию со стороны философской доктрины, поставившей своей целью переформулировать все науки на основании представлений о естественном мыслительном процессе и его структурах - феноменологии. В следующем разделе мы рассмотрим основные направления этого влияния, а затем перейдем к описанию двух основных групп моделей и вдохновленных ими способов письма, существующих в настоящий момент.
2. Феноменологическая традиция в социальных науках
Возникновение феноменологии связывают с творчеством Эдмунда Гуссерля - австрийского философа, сделавшего объектом своего изучения сознание в его естественном состоянии. Гуссерль начинал как математик, и его глубоко волновала неустойчивость самого фундамента науки - невозможность определить ни одно из ключевых понятий, на которых покоится теоретическое знание. Обращаясь к обыденному мышлению, он рассчитывал обнаружить в нем искомые точки опоры, которые, если и не гарантировали бы объективности полученного знания, то по крайней мере обеспечивали бы его универсальную интерсубъективность (Гуссерль, 1996). Поскольку основные структуры мышления являются общими для всех людей, то представления, опирающиеся на них, будут в равной степени истинными и приемлемыми для всех. Именно эта фундаментальная общность может послужить своего рода аксиоматическим основанием, на котором будет покоиться конструкция новой науки. В терминах, использовавшихся выше, феноменология ставит своей целью открытие способов организации опыта, которые обладали бы универсальной эмической значимостью. Интересы Гуссерля лежали в основном в области гносеологии, и его влияние проникло в социальные дисциплины главным образом благодаря одному из его учеников - Алфреду Шюцу. Шюц, помимо феноменологии, интересовался и работами классиков немецкой социологии - Макса Вебера и Георга Зиммеля (Schutz, 1972). Он разделял их уверенность в том, что социология должна быть "понимающей" наукой, и что задача специалиста в ней - интерпретировать поступки и проникать в смыслы, которые для разных людей образуют реальность. Однако, Шюц был недоволен тем, как именно его предшественники представляли себе эти смыслы. Он предполагал, что дальнейшее развитие социологии как идиографической науки зависит от совершенствования представлений о структурах мышления, и научный труд, который писался большую часть его жизни - "Структуры жизненного мира" - содержит развернутую концептуальную схему, позволявшую анализировать субъективные координаты социального действия. Шюц учился в Германии, но приход нацистов к власти заставил его эмигрировать в США, и большинство его учеников были американцами. Феноменологическая социология, которую представлял Шюц, соединилась в их работах с еще одной мощной традицией в социальных науках - символическим интеракционизмом. Создатель интеракционизма, Джордж Герберт Мид, также в свое подвергся влиянию классической немецкой социологии, но он переоценивал ее наследие с точки зрения другого философского движения - прагматизма Джемса и Дьюи. Если Шюц изучал процессы, протекающие в индивидуальном сознании, даже когда их предметом является другой человек, то интеракционисты с самого начала интересовались социальными аспектами мышления и психических процессов в целом (наиболее радикальные из социальных психологов, поддерживавших эту доктрину, в принципе выступали против понятия "личности" как чего-то, что человеческий организм переносит из одной ситуации в другую). Большая часть направлений в интерпретативной социологии второй половины столетия возникли из соединения разных аспектов мидовской и шюцевской традиций. Здесь удастся перечислить лишь самые значительные из них. Ученики Шюца, Питер Бергер и Томас Лукман, создали социологию знания, изучающую пересечение жизненных миров и социальной структуры (на их работы в немалой степени повлияли также теории общественного конфликта, прежде всего, марксизм) (Бергер и Лукман, 1995).
Другой аспирант Шюца, Гарольд Гарфинкель, стал основателем движения, известного как "этнометодология" (Garfinkel, 1990). Этнометодологи занимались исследованиями практического мышления и практического действия. Развивая идеи Шюца о повседневности, в которой господствует обыденное сознание, Гарфинкель и его коллеги исследовали, как на его фундаменте существует вся социальная структура.
Драматургическая социология, и ее лидер - Эрвин Гоффман - развивали другую сторону наследия своих предшественников (Goffman, 1959). Гоффман исследовал способы, которыми люди производят впечатление друг на друга и на самих себя. При этом они являются не только рабами структур мышления, запечатленных в культуре, но и их творцами, и сами эти структуры скорее являются совокупностью выразительных средств, используемых при разработке стратегии взаимодействия, чем неумолимыми нормами, которым необходимо следовать. Ещё один аспект деятельности творчества Шюца и интеракционистов - отразился в работе тех ученых, которые исследовали жизненные миры отдельных групп - таких, как молодежные компании, представители этнических меньшинств или целых неевропейских культур. Это направление близко к развившемуся параллельно течению в этнологии, известному как символическая антропология. Упоминавшиеся выше работы Клиффорда Гирца относятся к этому направлению (Geertz, 1973).
Несмотря на множество различий, у всех этих течений есть ряд сходств, которые позволяют объединить их под общим названием "гуманистической" или "понимающей" традиции в социальных науках. Краткий список этих точек соприкосновения выглядит так:
культура и общество рассматриваются как текст, который должен быть понят исследователем.
целью изучения является обнаружение систем смыслов, образующих жизненные миры людей.
эти люди рассматриваются как активные деятели, использующие культуру и социальную структуру для достижения своих утилитарных и экспрессивных целей.
исследователи, принадлежащие к этому направлению, достаточно скептичны в отношении возможностей науки, и видят в ученых скорее художественных критиков, чья роль вторична по отношению к творцам, чем пророков.
в плане методологии, вся гуманистическая традиция противостоит позитивизму с его идеалами предсказательной точности и преклонением перед математикой.
Внутри гуманистической традиции известные методологи Шварц и Якобс выделили два основных течения, избирающих разные исследовательские стратегии - реконструкцию жизненных миров и изучение социальных форм (Schwartz and Jakobs, 1980). Они отличаются друг от друга по той ключевой метафоре, которая избирается для описания природы предмета изучения, задачи исследователя и характера производимого текста. Две основные метафоры, преобладавшие на протяжении истории социальных наук - метафоры картины мира и инструкции по пользованию. Первая подчеркивает красочность и эмоциональность восприятия реальности, организованного символической системой данной культуры, вторая - практическую применимость данной системы (в том числе и для создания подобного восприятия). Первая из них подразумевает, что задачей исследования является реконструкция мировоззрения представителей некоторой группы, вторая - что цель состоит в изучении правил, которые могли бы позволить самому исследователю стать ее членом. Первая порождает тексты, сравнимые с альбомами, посвященные творчеству какого-нибудь художника - много красочных репродукций, биография и небольшие критические заметки. Вторая - учебники живописи, дающие советы по тому, как писать картины самостоятельно. В следующих разделах мы рассмотрим подробнее эти два направления в изучении символических систем, предполагаемую ими логику исследования и критические замечания, выдвигаемые по их поводу.
3. Реконструкционизм
Под реконструкционизмом понимаются попытки как можно более точно запечатлеть картину мира, каким он открывается членам некой группы. Самые известные работы, выполненные в соответствии с законами этого жанра, принадлежат классикам антропологии - прежде всего, американским диффузионистам во главе с Францем Боасом и британцам, представленным Брониславом Малиновским. Большая часть ранних работ этого направления находилась под сильным влиянием психоанализа, однако, позднее сказалось воздействие многих других дисциплин, прежде всего, лингвистики (начиная с Эдварда Сэпира и, особенно, структуралистов).
Цель, которая ставилась этнологами - взглянуть на мир глазами представителей изучаемой культуры, понять ее в целом. Холизм, отличавший и функционалистов, и теоретиков школы "Культура и личности", объединившей учеников Боаса, подразумевал, что всякую культуру можно понять и оценить только изнутри, и что любое сравнение и оценка извне по сути являются проявлениями этноцентризма. Однако, последовательно проведенный до конца, этот релятивизм подрывал саму идею исследований культуры. Действительно, если мы можем говорить о культуре только в ее собственных терминах, то даже писать о ней на другом языке неправильно - гипотеза лингвистической относительности Сэпира-Уорфа, согласно которой язык организует восприятие, имеет и такое методологическое следствие.
Развитие представлений о культуре в этнологической теории привело к радикальным переменам в профессиональном дискурсе. Тексты по антропологии 19 века, как правило, содержали попытки объективно описать обычаи изучаемой группы, какими они виделись внешнему наблюдателю, и предполагалось, что идеальный текст будет похож на протокол физического эксперимента. Это имело под собой и практические обоснования - потребителями продуктов труда ранних антропологов были в основном представители колониального управления, которых интересовала вероятная реакция управляемых на какие-то нововведения.
Однако, начиная с рубежа веков, антропологи писали для совсем другой аудитории. Их читателями была теперь просвещенная публика, не взаимодействовавшая с "дикарями" напрямую, и разочарованная в современной культуре и цивилизации. В некотором смысле, антропология соприкоснулась с неоромантическим движением в искусстве и политике, и во многих производимых этнологами текстах с тех пор ощущается осознание "европейской вины".
Соответственно, радикально изменилась и форма повествования. Предпочтение получили жанры, которые могли дать наибольшее вчуствование - прежде всего, те, которые ранее относились к искусству. Рут Бенедикт, ученица Боаса, которая соединяла в себе таланты антрополога и поэта, внесла, возможно, наибольший вклад в появление нового стиля профессионального письма - импрессионистского и субъективного, но неожиданно убедительного. Следующие поколения этнологов внесли свой вклад, соединив антропологию с художественной фотографией, литературой и поэзией (Walkott, 1995). Очень быстро методы этнологической полевой работы и этнологического письма оказались восприняты и социологами, изучавшими индустриальные общества. Пионерами в этом были представители Чикагской школы, оставившие портреты многих маргинальных групп начала столетия - таких, как бродяги или эмигранты. Социологи, принадлежавшие к этой группе, как правило использовали метод включенного наблюдения, иногда по много лет проживая в изучаемом сообществе. Чикагская школа замечательна своим вниманием к биографии и исследованию отдельных случаев, многие из их классических работ представляют подробные пересказы одной жизненной истории - например, "Джек Роллер" Шоу целиком посвящен карьере малолетнего правонарушителя (Show, 1990)). Сейчас внутри реконструктивистского движения можно найти почти бесконечное разнообразие течений, отличающихся прежде всего избираемыми ими феноменологическими моделями. Не имея возможности описать их все, остановимся на двух крайних случаях - сциентистской и экзистенциалистской позициях. Сциентизм в данном случае обозначает не философскую позицию, а использованию определенной модели сознания, которая опирается на метафору "человека как ученого". С этой точки зрения, все люди мыслят более-менее в соответствии с требованиями научной методологии - выдвигают и проверяют гипотезы, создают теории и фальсифицируют их. Весь жизненный мир, в рамках этой модели, можно представить как совокупность знаний, накопленных в разных дисциплинах, которые развиваются по законам логики науки. Его описание в принципе должно походить на монографию, представляющую состояние дисциплины в данный момент и обозначающую перспективы ее развития. Впервые такая модель была представлена в законченном виде в книге Джорджа Келли "Психология личностных конструктов" в 1955, однако, можно заметить, что подобная теория личности имплицитно подразумевается и в работах когнитивных психологов, прямо на Келли не опирающихся - таких, как Брунер или Найссер (Kelly, 1955). В дальнейшем она стала широко использоваться и за пределами психологии - начиная с 60-х годов в антропологии возникает направление, известное как этнонаука, изучающая системы знания в примитивных обществах.
Основная проблема, с которой сталкивается этнонаука - сложности в интепретации тех областей знания, для которых нет аналогов в Западной культуре (Keesing, 1972). В то время, как развившееся первой этноботаника не встречает особых затруднений (все культуры подразделяют растения на роды и виды, и легко указать на соответствия между одной классификацией и другой), большая часть оккультных знаний с очень большим трудом может быть переведена на язык доступных европейскому читателю теорий.
Экзистенциализм во многих отношениях представляет собой противоположное течение. Вместо суховатых когнитивных структур он предлагает эмоциональную яркость переживаний. В отличии от большинства перечисленных выше школ, экзистенциализм развивался преимущественно в Европе. Впервые в социальные науки он проник благодаря психоаналитикам Бинсвангеру и Боссу, который и создали соответствующий стиль письма - похожий на словесную живопись, насыщенный прилагательными и предельно выразительный. Если феноменологические модели, на которые опирались сциентисты, появлялись в основном из когнитивной психологии и исследований в области искусственного интеллекта, то Бинсвангер и его последователи читали Хайдегера и внимательно следили за развитием современной им художественной литературы.
По поводу основных идей реконструкционизма было сделано несколько важных критических замечаний. Во-первых, вызывала возражение отправная точка любого исследования, выполненного в рамках этого движения - существование групп со сходным мировоззрением. Представим себе, что мы пытаемся изучать молодежные субкультуры, и хотим описать культурное своеобразие отдельных групп - таких, как хиппи, сатанисты или лесбиянки. При этом предполагалось, что здание "большой" культуры состоит из подобных составных частей. Но в современных обществах существование групп, разделяющих общие нормы и ценности и обладающих общим "стилем жизни", является скорее иллюзией, чем реальностью. Культура в целом состоит из компетентностей в исполнении некоторых ролей (например, половых ролей, ролей носителя данного языка или верующего в каких-то богов). Проблема в том, что эти компетентности распределены предельно неравномерно, и по обладанию одной из них не всегда (и все реже) можно сказать, какими еще обладает тот или иной человек. Оговоримся, что иногда это возможно - но только когда в дело вмешиваются дополнительные силы, такие, как конкуренция за обладание ресурсами. Это особенно заметно в отношении всех тех явлений, которые мы условно называли "молодежными субкультурами". Бессмысленно говорить о футбольных фанатах, сатанистах или национал-большевиках как о группах в логическом смысле слова, членство в одном из которых исключает членство в остальных. Один человек может быть и тем, и другим, и третьим. С очень большим подозрением следует относится к утверждениям о присущем участникам каждой из этих групп "стилю жизни". Исполнение одной из ролей вовсе не обязательно связано с исполнением каких-то еще. На основании посещения футбольных матчей нельзя заключить, какую музыку предпочитает болельщик, или за кого он собирается голосовать на выборах. Наконец, лишь иногда можно обнаружить нечто вроде "социальной среды", с которой связана та или иная субкультура. На основании принадлежности тинэйджера к панкам нельзя угадать, кто по профессии его родители, и ходят ли они в филармонию. Более того, как бы это не контрастировало со стереотипами, это нельзя угадать даже в отношении него самого, а тем более его друзей. Таким образом, "субкультуры", "среды" или "социальные круги" - понятия, которыми обычно оперируют социологи - несут в себе некий образ объекта, которого на в действительности не существует. Что существует на самом деле? Существуют предельно переплетенные социальные сети, и правила поведения в некоторых их секторах. Понятие, ранее не использовавшееся в научном лексиконе, но отражающее эмический взгляд на реальность, стоящую за мифическими субкультурами - "тусовка". Тусовка - это ситуация взаимодействия, правила поведения в ней, и группа тех, кто в данный момент играет по этим правилам. Тусовка - это сцена, на которой, как в театре, в нужных костюмах исполняют нужные роли. Она локализована в пространстве и времени - как в физическом, так и в социальном. За ее пределами разворачиваются другие драмы, и ни один актер не проводит всю жизнь на одних подмостках. В связи с этим, однако, возникает следующий вопрос - до какой степени мы можем рассчитывать на то, что члены одной кампании разделяют одно мировоззрение? Этот вопрос каждый раз остается открытым. Он стоит несколько менее остро лишь в ситуациях, когда, как в случае с Джеком Роллером, речь идет о реконструкции мировоззрения одного-единственного человека. Другая сложность связана с требованием, выдвигавшимся еще Шюцем - интерпретировать любое событие в связи со всем жизненным опытом и в биографическом контексте. На это требование трудно что-то возразить, но его еще труднее выполнить. Объективные обстоятельства принуждают ограничивать объемы текста, и оставлять лишь то, что кажется наиболее существенным - но это как раз выводит нас за пределы реконструируемого жизненного мира. Наконец, еще одна практически неразрешимая проблема - оценка результатов реконструктивистского исследования. Хотя в современной феноменологической традиции стало общей практикой обращаться к информантам с просьбой оценить описания (в настоящее время термины "информант" или "респондент" все чаще заменяются на "со-исследователь"), вряд ли эти оценки можно считать достаточными критериями истинности. В этнонауке и психосемантике разработаны более совершенные процедуры верификации, однако, область их применения пока остается достаточно узкой.
4. Исследование социальных форм
Другое направление, выделенное Якобсом и Шварцем, отождествляется ими с традицией изучения социальных форм, начинающейся с Зиммеля (Зиммель, 1996). Формы - это типичные образцы социального взаимодействия, такие, как приветствие или ухаживание. Формы задаются правилами, определяющими, какие ходы допустимы в данной игре, а какие - нет, однако, партии, складывающиеся из ходов, являются результатом творчества самих участников. Игры существуют вокруг каких-то практических проблем, и выигрыш в них является решением - так, приветствие построено вокруг выражения отношения к тому, кого вы встретили. Если он понял ваше отношение к нему так, как вы хотели, то партия закончилась успешно, если нет - то поражением. Изучению подлежат именно игры и правила мышления и действия, образующие их. Самыми известными продолжателями Зиммеля в исследованиях социальных форм были этнометодологи и Гоффман. Именно у них выкристаллизовалась, вероятно, наиболее адекватная форма представления результатов такого исследования - наборы инструкций. В пользу именно этой модели символической системы и именно такой формы изложения можно привести следующие аргументы: вероятно, она внутренне более адекватна процессу развития культуры. Символические системы возникают как средство адаптации к окружающей среде, и представляют собой орудия, с помощью которых люди справляются с практическими проблемами. Под практическими проблемами понимаются все решения, которые приходится принимать человеку при придании смысла своему окружению и организации своих действий. Такая вещь, как поиск и поддержание смысла жизни, безусловно, является именно практической проблемой, решаемой при помощи относящихся к культуре символических систем - прежде всего, религии.
Эти системы передаются в ходе инкультурации прежде всего как инструкции по поведению в некоторых проблематичных ситуациях. Большинство "субкультур" (что бы ни значило это слово) не располагают развернутыми текстами, передающими общее мировоззрение их участников, зато они все разъясняют новичкам, как им себя вести и как им себя чувствовать. Кроме того, этот стиль изложения предлагает более ясную стратегию исследования и способ оценки результатов. Так, обычно неясно, как можно верифицировать (или как-то иначе определить, имеют ли ценность) результаты исследования, построенного в рамках метафоры картины мира. Но в случае с инструктивной парадигмой критерии становятся однозначными - способность вести себя так, чтобы казаться неотличимым от других исполнителей той же роли, и быть воспринимаемым ими в качестве своего. Наконец, дача и получение инструкций - одна из активностей, имеющих устойчивые модели в нашей культуре. Она вызывает гораздо меньше проблем при организации как сбора, так и передачи информации, поскольку каждый человек легко может принять роль дающего или получающего указания. Существуют, например, устойчивые формы текстов, сообщающих сведения такого рода, с которыми знаком каждый. Ситуация с парадигмой картины мира гораздо более сложна. Не все обладают талантом произведения и восприятия требуемых феноменологических описаний - это касается и исследователей, и информантов, и читателей научных текстов. А тем, кто ими обладает, безусловно, лучше попробовать себя в художественной литературе, которая гораздо более адекватна в этих вопросах, чем социальные науки.
Таким образом, исследование молодежных субкультур, с формалистской точки зрения, неизбежно будет исследованием отдельных практических проблем и правил их решения. Однако, здесь начинает исчезать само понятие молодежных субкультур, поскольку распространенность игр крайне редко крайне редко совпадает с границами каких-либо определяемых на основании формальных признаков групп, за исключением случаев, когда само участие в игре и является таким формальным признаком (это касается, например, профессиональных сообществ). Трудно придумать какие-то проблемы, которые решают только молодые люди, и не решает никто более. С другой стороны, есть проблемы, которые гораздо более остры для них, чем для представителей любой другой группы. Как сдать экзамен на необходимую отметку, приложив для этого минимум усилий и затратив минимум времени? Как произвести благоприятное впечатление на девушку (молодого человека) с которой вы только что познакомились? Как провести завтрашний вечер так, чтобы потом было что вспомнить (а не как сегодняшний, за написанием этой статьи)? То, что можно назвать молодежной культурой состоит из правил, по которым даются ответы на все эти и другие подобные вопросы, вернее, из тех их вариаций, которые распространены среди молодых людей.
Этот текст содержит лишь самый краткий обзор основных подходов к написанию этнографии молодежной культуры. Есть много тем, которые обойдены в нем стороной. Он не включает, например, произведений художественной литературы, хотя в соревновании между наукой и искусством за более доверие аудитории искусство пока безусловно лидирует. Кто предпочтет чтение забытых социологов 50-х чтению Керуака, если он/а хочет узнать что-то о хипстерах? Куда больше людей представляют себе молодежную преступность по "Заводному апельсину" Энтони Берджессу, чем по отчетам о наблюдениях за реальными бандами. Многое должно измениться в практике социальных наук, прежде чем предпочтения в этой области изменятся.
Библиография
Бергер, Питер и Томас Лукман. 1995. Социальное конструирование реальности. Москва: Медиум
Гирц, Клиффорд. 1997. (1973) В поисках интерпретативной теории культуры. // Антология исследований культуры. СПб: Университетская книга. Стр. 315 - 338
Cicourel, Aaron. 1974. Cognitive Sociology. Language and Meaning in Social Interaction. New York: Englewood Cliffs
Ellis, Carolyn and Arthur P. Bochner - eds. 1996. Composing Ethnography. Alternative Forms of Qualitative Writing. N.Y.:AltaMira Press
Fabian, J. 1983 Time and the Other: How Anthropology Makes its Object, New York: Columbia University Press.
Garfinkel, Harold. 1990. Studies in Ethnomethodology. Oxford: Blacwell
Goffman, Erving. 1959. The Presentation of Self in Everyday Life. London: Allen Lane
Howard, A. 1988 'Hypermedia and the Future of Ethnography', Cultural Anthropology, 3(3): pp. 304-15.
Keesing, Roger M. & Felix M. Keesing. 1971. New Perspectives in Cultural Anthropology. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston
Keesing, Roger M. 1972 Paradigms Lost: the New Ethnography and the New Linguistics. Southwestern Journal of Anthropology 28(4):299-332.
Kelly, George. 1955. The Psychology of Personal Constructs. N.Y.: Norton
Kroeber, A.L. and Kluckhohn, Clyde. 1952. "Culture: A Critical Review of Concepts and Definitions." Papers of the Peabody Museum of American Archaeology and Ethnology 47:1-223
Landow, G. P. 1998. Hypertext 2.0: The Convergence of Contemporary Critical Theory and Technology. Revised ed. Baltimore, MD: John Hopkins U. Press.
Rey, Georges (1997). Contemporary Philosophy of Mind: A Contentiously Classical Approach, Oxfor, UK: Basil Blackwell.
Schutz, Alfred. 1972. The Phenomenology of the Social World. London: Heinemann
Schwartz, Howard and Jerry Jacobs. 1980. Qualitive Sociology: A Method to the Madness. N.Y.: The Free Press
Shaw, Charles. 1990 (1930). Jack Roller: Delinquent Boy's Own Story. N.Y. : Penguin Books
Walcott, Harry F. 1995. The Art of Fieldwork. N.Y.: AltaMira Press
